| LINDA | Дата: Понедельник, 22.12.2014, 15:07 | Сообщение # 1 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 600
Статус: Offline
| http://silva71.livejournal.com/28824.html
О КУБЕ И ВЕЧНОМ ДОЛГЕ
СТРАНА ПРЕБЫВАНИЯ
Недавно по мировым информационным каналам прошла сенсационная новость: Россия ликвидирует последнюю военную базу на Кубе -- радиоэлектронный центр в Лурдесе. Многие в связи с этим скорбят о былом военном могуществе. Другие радуются: мол, надо дружить с Америкой. А мы не радуемся и не скорбим. Мы просто вспоминаем, как ЭТО было. А было так...
В июне 1985 года за чрезмерное увлечение альтернативным театром Арто и, как следствие, слабую академическую успеваемость меня выгнали из института. Всю осень бомжевал, незаконно занимая койкоместо в родной политеховской общаге, кормился нерегулярными шабашками. К зиме, необратимо запутавшись в долгах, юридическом статусе и личной жизни, решил продать гитару и сдаться властям.
Утром второго декабря я пришел в Выборгский РВК и потребовал предоставить мне возможность отправления гражданских надобностей. Медкомиссию я прошел с блеском. Пятого декабря ровно в 8.00 меня, лишенного волос и паспорта, грустного и пьяного, друзья погрузили в военкоматовский автобус. К вечеру я стал курсантом отдельного учебного батальона связи, расквартированного в 30 км севернее Питера.
В первом, втором и пятом взводах учебки учились будущие начальники радиостанций, в четвертом -- радиомастера. Поскольку для овладения этими специальностями, помимо верности делу КПСС, требовалась еще и определенная сумма знаний о физическом устройстве мира, взводы №№ 1, 2, 4, 5 состояли в основном из экс-студентов. Это выгодно отличало их от взвода № 3, укомплектованного главным образом хлеборобами целинных и залежных земель.
Но не только и не столько этим разительно отличался наш третий взвод. У нас было особое положение, которое проявлялось в разрешении не стричь волосы и в навязчивой пропаганде трепетной любви к Кубинской революции и ее лидеру товарищу Фиделю Кастро Рус лично. Дело было в том, что по окончании учебки курсанты взвода, получившие ВУС № 504, отправлялись исполнять интернациональный долг, состоявший в охране и обороне Острова свободы.
О службе на Кубе ходили самые противоречивые слухи. Кто-то, ссылаясь на письма земляка, рассказывал, что в связистах на Кубе как в сору роются, девать их некуда, поэтому работают они приемщиками грузов в порту или продавцами в киосках местной «Союзпечати». Я уже представлял, как в пробковом шлеме с бичом в руках стою у дощатого трапа, а по трапу унылой чередой бредут обнаженные по пояс чернокожие. Но вдруг пришло другое письмо, отправитель которого рассказывал, что в джунглях жить можно, вот только очень достают черви, которых по утрам приходится выковыривать из сапог столовой ложкой. А к ночным бомбежкам быстро привыкаешь, плохо только, что тростник рубить мешают.
12 мая, овладев нехитрой наукой быстро разматывать и сматывать 500-метровую катушку телефонного провода, мы прибыли на пересыльный пункт №116, что в городе Пушкине. Регулярность архитектуры казармы пикантно оттенялась очередью из ста пятидесяти голых мужиков. По обе стороны очереди лежали кучи сапог, кальсон, пряно пахнущих портянок и хэбэ б/у. Раздевшись и усугубив кучи шмоток своими аксессуарами, пристроился в хвост. За дверью оказался в центре внимания очередной медкомиссии.
Пройдя стандартный набор полковых эскулапов, подошел к сидевшему последним старенькому хирургу-подполковнику. «Ну что, боец, показывай свое колумбово яйцо», -- скомандовал подполковник. Удовлетворившись осмотром, он чиркнул размашистое «годен» и отправил меня в следующую комнату анфилады. Там, заявив о себе -- 48-й размер, я стал обладателем комплекта гражданской одежды, состоявшей из двух пар красных носков, голубых портов, рубашки с таджикским орнаментом, песочного кримпленового костюма с рельефными хризантемами, галстука в фиолетовый горошек, шляпы в дырочку и синего плаща. Мои сомнения в комплементарности галстука и рубашки хозяйничавший в спецраспределителе прапорщик решительно отверг, послав по матери.
Наутро мы были объявлены эшелоном. Командир эшелона -- капитан первого ранга -- довел до личного состава приказ, предписывающий совершить марш по маршруту п/п № 116 -- город Пушкин -- город Ленинград -- страна пребывания, и призвал к торжественному маршу поротно с равнением на трибуну. Встреченные по пути пушкинские обыватели были повержены в изумление видом полутора сотен шагающих по мирному городу в дивных одеждах, венчаемых одинаковыми перфорированными шляпами юношей.
13 августа в 21.00 во главе взвода узбекских автоматчиков я пересек государственную границу СССР и вступил на борт трансокеанского лайнера «Балтика» -- того самого корабля, посредством которого Никита Хрущев нанес исторический визит Соединенным Штатам Америки.
Ровно в 22.00 того же дня «Балтика» оставила город Ленина. Через час после отплытия милым женским (!) голосом репродуктор сообщил, что младших специалистов приглашают на ужин в ресторан «Нева». О том, что на время следования эшелона мы становимся младшими специалистами по сельскому хозяйству, нас проинструктировали еще в Пушкине. Офицеры по праву считались старшими специалистами той же отрасли. Удивительное дело! Коллеги, одичавшие за полгода без вилок и женщин, за девственной накрахмаленной скатертью устыдились черноты ногтей и сквернословия и наперебой принялись удивлять друг друга куртуазностью обхождения.
На восемнадцатый день плавания, чудом избежав встречи с неведомым у Бермуд, эшелон увидел Гавану.
Покинув гостеприимный борт «Балтики», мы узнали, что товарищ Фидель не смог приехать и лично пожать мозолистые ладони старших и младших асов крестьянского труда, зато прислал японские автобусы с затемненными стеклами. Укрывшись за ними, эшелон проследовал через столицу, сбавив скорость, миновал железные ворота «в шашечку» с вывеской «12-й учебный центр». Не успели мы осмотреться, как оказались выстроенными в три шеренги. Перед строем возник подполковник в кубинской форме. Представившись комендантом учебного центра, поздравил пополнение с прибытием и пригласил обедать. После обеда состоялось массовое переодевание.
Высокие полусапоги на шнуровке (сопаты -- наверное, от испанского «сопатос»), оливковые брюки, ремень с лысой латунной пряжкой, рубаха без рукавов, легкомысленный головной убор, именуемый почему-то «пидоркой», погоны с большими желтыми буквами «FAR». Законченность композиции придавала красная пятиконечная звездочка, резавшая глаз отсутствием привычных серпа и молота.
Вечером третьего дня карантина воины-интернационалисты колонной по трое спустились с холма и, миновав строгие ряды барачного типа казарм, достигли плаца. Плац оказался самым обычным, все по уставу. Единственное отличие -- вместо бессмысленного «Учиться военному делу настоящим образом» пламенное «Да здравствует нерушимая советско-кубинская дружба!» И пальмы вместо елок.
Долгое ожидание разрешилось явлением народу огромного полковника со свитой. Дальнейшее напоминало дележ пленных.
-- Рядовой Сидоров. ВУС № 517, -- страшным голосом объявил полковник. -- Кому?
Возжелавший рядового офицер свиты тут же уводил Сидорова.
В самом конце списка:
-- Рядовой Максимишин!
Из-за спины полковника вынырнул начклуба:
-- Товарищ полковник, это фотограф пятого разряда.
-- Рязанцев, тебе по штату сколько положено?
-- Двое, товарищ полковник.
-- А есть?
-- Трое.
-- Ну?
-- Так это же профессионал, в газете работал.
Последний аргумент оказался решающим, и я стал фотографом центрального клуба 12-го учебного центра.
12-й учебный центр являл собой основную убойную силу ГСВСК -- Группы советских военных специалистов на Кубе. Кроме центра, главному военному советнику генерал-полковнику Зайцеву подчинялись узлы связи «Финиш» и «Орбита». По слухам, о достоверности которых судить не мне, узлы связи (или один из них) прослушивали телефонные переговоры в США. По тем же слухам учебный центр, он же N-я мотострелковая бригада, существовал для того, чтобы по наступлении времени «ч» два часа сдерживать натиск предполагаемого противника. Именно столько времени, утверждали слухи, требуется входящей в состав бригады инженерно-саперной роте для уничтожения «Финиша» и «Орбиты».
Учебный центр был образован осенью 1962 года. Рассказывают, что мотострелковый полк Ленинградского военного округа был поднят по тревоге и с полной выкладкой помещен в трюм сухогруза. О конечной цели путешествия личный состав узнал только по прибытии. Рассказывают так же, что встречавшие первых интернационалистов кубинские официальные лица с живым интересом рассматривали лыжи и валенки.
В 1986 году бригада состояла из трех мотострелковых и одного танкового батальонов, дивизиона гаубичной и дивизиона ракетной артиллерии. На правах частей в бригаду входили всяческие вспомогательные подразделения -- рота связи, рота материального обслуживания, взвод химзащиты, комендантский взвод и т.д. Всего примерно две с половиной тысячи человек.
Главные силы учебного центра квартировались в поселке Нарокко, что в 14 км от Гаваны. Один мотострелковый батальон и гаубичный дивизион располагались в пригороде Торенс. На берегу Мексиканского залива, в городке Гуанабо был еще один наш «блатной» взвод, занимавшийся охраной и уборкой командирских дач.
Самым маленьким отдельным подразделением бригады был центральный клуб. Под началом старшего лейтенанта Рязанцева культуру в солдатские массы несли киномеханик, водитель автоклуба и художник. Рязанцев привел меня в клуб, представил новым боевым товарищам и велел выполнять приказы своего заместителя, Васи Петрухина.
Сразу по уходу лейтенанта киномеханик Вася в присутствии водителя Геры и художника Наримана провел со мной установочную беседу. Из нее я уяснил, что:
1. мне страшно повезло;
2. Вася и Гера -- «деды» (четвертый период (полугодие) службы), Нариман -- «черпак» (третий период);
3. а я уже не «дух» (первый период), но «соловей» (второй, но первый на Кубе);
4. дедовщины в клубе нет, поэтому деньги и сигареты у меня забирать не будут;
5. но доброе к себе отношение нужно ценить, то есть уважать «дедов» и подчиняться Нариману; шуршать, как сраный веник (самозабвенно трудиться), иначе я, во-первых, буду бит, во-вторых, стану пулеметчиком.
Профессиональную деятельность я начал с уборки. Наследство мне досталось убогое: разболтанный «Зенит-Е», «ФЭД», дрожащий от ветхости увеличитель «Ленинград», бачок для пленки, кюветы, кассеты и переходные кольца. Из реактивов -- два ящика с жестяными банками, подписи на которых не несли никакой информации о свойствах содержимого: «МП-1», «МГП», «БКФ-2». Весь этот утлый инвентарь за месяц бесхозности покрылся липкой тропической плесенью. Неосторожно открыв крышку проявочного бачка, я был до дрожи напуган хлынувшим оттуда семейством неправдоподобно больших тропических тараканов. По стенам лаборатории во множестве сновали маленькие, сантиметров пять-семь, ящерицы. С обаятельными в желто-черную полосочку ящерицами я бороться не стал, сикарак же (тараканов) изгнал решительно.
Не успел я всласть насладиться чистотой обретенного жилища, как получил первое задание -- снимать тактические учения. От жары, экзотики и невиданной никогда ранее концентрации генералов голова у меня пошла кругом. Опыта никакого, последний раз свою «Вилию» я держал в руках на школьном выпускном вечере. Ночью, вынимая из фиксажа пленку, был уверен, что ничего не получится. На удивление, пленка оказалась приличной. И вторая, и третья.
Утро следующего дня было ужасным. Высохнув, пленки покрылись грязно-белыми пятнами. Трясущимися руками заправил пленку в бачок, долго мыл -- снова пятна. Пришел Хока (кличка начклуба Рязанцева), удивился, что еще не готово, велел сделать к обеду. В отчаянии стал протирать пленки полотенцем. Пятна исчезли, но пленка покрылась густой сетью жирных царапин. Сел печатать. Не глядя в глаза отдал Хоке снимки. Тот аж посерел: «Я это командиру не понесу, неси сам». Пошли в штаб. Комбриг брезгливо пролистал еще мокрые карточки: «Херово ты делаешь, мужик. Иди в клуб». Уже за дверью услышал: «Так ты, Рязанцев, говорил, что этот мудак в газете работал?»
По пути в клуб я вдруг понял, откуда брались пятна. Их оставляли, высыхая, капли жесткой воды.
Две-три капли кислоты спасли бы меня от позора. Увы.
Хока приказал собирать вещи и пообещал самый тяжелый гранатомет.
Но перевести меня в пехоту оказалось делом сложным -- штаты были заполнены, да и кому нужен солдат с такими рекомендациями. Однако скучать не приходилось. Заботами «дедов» дни и ночи проходили в ожесточенной пахоте: подметал и мыл кинозал, белил, красил полы и стены, косил траву, чистил крышу. Усталость от работы при сорокаградусной жаре и недосыпе усугублялась «кубинкой» -- странной болезнью, симптомы которой просты и суровы -- отвращение к еде и проливной понос.
Болеют этой болезнью лишь новобранцы страны пребывания, но болеют поголовно. Нескольких моих однобарочников (так именовался социум пришедших одной «баркой») «кубинка» довела до дистрофии, с этим диагнозом они и были отправлены в Союз. «Деды» заставляли есть насильно и правильно делали.
Убирая лабораторию, я нашел пару рулончиков пленки и почти полную пачку «Униброма». Иногда выкраивал время для одного-двух кадров.
Однажды главный и самый вредный «дед» Вася Петрухин, обнаружив в кинозале преступно незамеченный бычок, решил подвергнуть меня показательной каре. Продемонстрировав окурок, Вася приказал надеть ОЗК, взять «мачетку» и отправляться косить Амазонку -- мелкий грязный ерик, протекавший за клубом. На мой отказ замначклуба Петрухин предложил спуститься в подвал, видимо, с целью нанесения мне средней тяжести телесных повреждений. Спустились. Низкий потолок не позволял даже мне, с ростом 164 см, поднять голову. Моему визави тоже мешал потолок. Драка была короткой и странной. Не разгибаясь и почти не глядя, Вася неумело ткнул меня в подбородок. Терять мне было нечего, накопленная за полтора месяца злость распирала. В школе я занимался боксом, успехов не достиг, поскольку сильная «плюха» была единственным моим козырем. Пропустив апперкот справа, Вася ударился головой об потолок и осел. Вот тут я испугался. Выволок обездвиженного «деда» наверх и уложил в тень. Оклемавшись, заместитель начальника клуба сообщил, что «теперь тебе точно п...ец», и, пошатываясь, укрылся в радиорубке.
В тот же день Вася настучал Хоке, что я делаю «левые» фотографии. Хока устроил обыск. Ничего серьезного не нашел, изъял лишь бумагу и пленку. Уже уходя, открыл на удачу одну из стоявших на полке книг. В книге лежала фотография огромной жабы. Два дня тому назад я косил территорию и чуть не разрубил зверюгу мачете. Серо-голубого цвета жабища была размером с ежика. Грех не сфотографировать. Земноводное позировало прекрасно, я извел на него полпленки. Снимком справедливо гордился.
«Вот ведь сука какая! -- орал Рязанцев. -- Как комбрига, так одни туфли, как блядскую жабу, так «Юный натуралист». И Хока в наплыве чувств забегал по лаборатории. Каждый раз, минуя стол, он бил несчастное животное ребром ладони и вопил в такт ударам: «П...ец! П...ец!» Вложив в последний удар и ругательство душу, он схватил фото и убежал в штаб. Вернулся оттуда с заполненной на мое имя запиской об аресте.
И все-таки в этот раз я избежал «губы». Вечером нужно было убирать клуб, арест отложили до утра. А утром во главе с генерал-майором Джанибековым в 12-й учебный центр приехали космонавты. Встречать космонавтов без фотографа бригадное начальство сочло неприличным. Начпо (начальник политотдела) приказал Хоке «послать этого мудака, только без пленки -- один фиг испортит». Рязанцев мне пленку выдал. У ворот центра комбриг встретил меня на удивление мягко: «Я понимаю, что Джанибеков -- не жаба, но ты уж, боец, постарайся».
Космонавты резвились как дети: стреляли из всего, что стреляет, включая гаубицу, катались на танках. Поужинав на траве, они щедро раздарили желающим автографы и, счастливые, уехали.
Наученный опытом, я выпросил в столовой бутылку уксуса, чем в корне истребил зловредные пятна. К утру снимки были готовы. Отдал карточки Хоке. Тот побежал к командиру. Вернулся без фотографий и удовлетворенный. «Командир сказал с пехотой подождать», -- сообщил он мне, а записку об аресте с непроставленным числом дней заключения положил под стекло.
...Здесь самое время дать краткий обзор финансово-экономической стороны жизни 12-го учебного центра. Главной денежной единицей ГСВСК был кубинский песо (пес). Единственным легальным источником «псов» была получка -- пять с половиной песо в месяц (по официальному курсу 1 песо равнялся 90 коп.). В бригадном магазине на каждого бойца велась карта, в которой фиксировались все его, бойца, трудовые денежные доходы. За 18 месяцев службы солдат получал 18х5,5=99 песо, только на эту сумму он мог купить что-либо в солдатском магазине. Цены в магазине были в два-три раза ниже союзных (джинсы стоили 30 песо, кроссовки 9 -- 10 и т. д.), поэтому картой дорожили. Картой, но не получкой, которой не хватало даже на мороженое.
Главным способом добычи денег интернационалистами был «ченч» -- продажа чего-либо «за забор». Перечислить объекты «ченча» -- дело невыполнимое в силу их многочисленности. Цены были твердыми, демпинг сурово карался. Носки -- 5 песо, трусы -- 5 песо, мясо -- 10 песо килограмм, флакон «Шипра» -- 10 песо, котелок жира -- 25 песо, мыло -- песо за кусок. Добывался товар для «ченча» самыми разными путями -- от уголовно-наказуемых до почти легальных. Так все бойцы обеспечивались табачным довольствием -- 18 пачек сигарет «Популярес» в месяц. Все 18 пачек мгновенно уходили «за забор» по твердой цене «пес» за пачку. Некурящему было совсем хорошо, курящий же покупал в солдатском магазине «Яву» по 14 центавос. В магазине же приобретались одеколон, белье и другие шмотки для «ченча», но это было не очень выгодно, поскольку приходилось «снимать» деньги с карты. Сплошным потоком из Союза в бригаду шли письма с намотанными на открытку (для жесткости) детскими капроновыми ленточками. Ленточки в силу полного отсутствия в стране пребывания их производства пользовались большим спросом. Каждая стоила пять-шесть песо. «Бантики» ходили в бригаде наравне со «псами».
Широчайшие возможности добычи товаров для «ченча» имели каптеры, кладовщики, повара, короче блатные. Однако, не желая рисковать доходными местами, они по умеренным ценам сбывали товар солдатам «боевых» батальонов -- там терять было нечего.
По пути на «ченч» боец мог повстречать патруль, что грозило «губой», поэтому «деды» редко ходили сами. А посылали «ченчить «соловьев».
Существовала система перераспределения денег. Неправедно добытыми «псами» оплачивались товары и услуги, производимые налево: ремрота производила сувениры, портные подгоняли форму, водители покупали в Гаване шмотки, типография делала дембельские альбомы. Мой однобарочник писарь строевой части Коля по 15 песо продавал узбекам подписанные комбригом незаполненные бланки «Благодарственных писем на Родину», в коих командование центра благодарило родителей, воспитавших Колиного клиента так, что он «с честью выполняет интернациональный долг в стране пребывания». За большие деньги Коля вносил желающих в списки представленных к награждению кубинской медалью «Воин-интернационалист».
Но раздобыть «псы» -- только полдела. Нужно их обменять на доллары, поскольку карточная система и убогость кубинских магазинов делает эти деньги бесполезными. Коэффициент обмена -- шесть-восемь песо за доллар, в зависимости от величины суммы. Обладателю «баксов» оставалось лишь попасть в долларовый магазин.
Малый солдатский бизнес не шел ни в какое сравнение с «ченчем» офицерским. Офицеры, вернее их жены, имели постоянную клиентуру, приходящую за товаром на дом. Еще в Союзе офицер закупал массу дефицитного барахла -- стиральный порошок, «бантики», детские коляски, кондиционер, холодильник. Все это уходило сразу же. Кондиционер -- 2000 песо, детская коляска -- 800 -- 1000. Зарплату, помимо полного оклада и оклада жены в Союзе, командиры получали в чеках Внешпосылторга. Как правило, все чеки разом выдавались через два года службы, перед отправкой в Союз. Если же офицер хотел получить часть денег еще на Кубе, они выдавались ему из расчета песо за два чека, что очень невыгодно. Поэтому никто денег не снимал, жили исключительно «ченчем». Как-то комбриг возмущался тем, что за год с офицерских счетов не снято ни одного песо, но партвзносы у всех исправно уплачены.
Клуб считался местом денежным. Самым богатым был художник Нариман -- он расписывал по переходившим из поколения в поколение трафаретам кальки дембельских альбомов. За альбом брал 30 песо. Серега Кириллов был хозяином подпольного фотоателье. Ассортимент предоставляемых им услуг включал продажу реактивов и фотоматериалов, проявку пленки (песо за штуку), печать с чужих пленок (12 центавос за снимок 9x12), съемку и печать желающих (20 центавос за тот же формат). Особенно прибыльным было фотографирование спаянных узами крови землячеств. Приходило сразу человек двадцать узбеков (армян, азербайджанцев). Сеанс происходил следующим образом. Под заранее намеченной пальмой фотографировался один узбек, потом второй, третий и так далее. Потом во всевозможных сочетаниях по два узбека, потом по три, по четыре... Последний кадр -- двадцать узбеков под пальмой. Человек, знакомый с биномом Ньютона, легко сосчитает число возможных сочетаний и, помножив на 15 центавос, без труда определит размер авторского гонорара.
Должность фотографа Центрального клуба предоставляла замечательные возможности для воспитания в себе специалиста широкого профиля. Во-первых, я был фотокорреспондентом: снимал в поле всяческие бега -- тактические учения, командно-штабные учения, стрельбы, сдачу экзаменов. Утром фотографируем -- к обеду газета должна уже висеть у штабной палатки. Проявлял и печатал в кунге автоклуба, экономя воду и электричество. Подобные студии способствовали накоплению бесценного опыта военно-полевой фотографии. Думаю, вряд ли кому-нибудь из фотографов-профессионалов приходилось за отсутствием воды промывать снимки в кофе с молоком или, оказавшись без фиксатора, стабилизировать фотоизображения собственной мочой. Главное требование -- оперативность. Любивший и умевший «прогнуться» Рязанцев время от времени устраивал показательные выступления -- отправлял снимать открытие партсобрания, а в перерыве раздавал генералам из президиума еще теплые комплекты снимков...
Седьмого ноября в клубе происходило торжественное собрание. На сцене восседал президиум сплошь из генералов-советников. Комбриг читал праздничный доклад. Один и тот же доклад он читал дважды в год -- 7 ноября и в День части. «Соловьи» впервые присутствовали на исполнении, но незанятый работой «соловей» засыпает мгновенно. «Деды» с «черпаками» тихо скучали. Я снимал. Вдруг зал оживился. С потолка над сценой, прямо на президиум, мягко опускались лоскутки непонятно чего. Генералы вяло, брезгливо, но с достоинством отмахивались. Похожий на кусок мятого полиэтилена лоскут опустился прямо на трибуну. Прервав чтение, комбриг осторожно потрогал упавшее. В микрофон громовым голосом заорал: «Рязанцев!» Из-за кулис выскочил заспанный Хока. -- Рязанцев! Это что?! -- полковник, ухватив нечто двумя пальцами за краешек, поднес его к лицу начальника клуба.
Тягостная пауза разрешилась дурацким Хокиным смешком.
-- Так это гадючья кожа, товарищ полковник. С крыши упала, линяет, наверное, товарищ полковник.
-- Рязанцев, даю три дня. Живую или мертвую! Лягушка-царевна, ... твою мать!
Торжественность была необратимо утрачена. После собрания в кабинет начклуба зашел начпо и громко кричал. Проводив начпо, Хока скрылся в кабинете. Минут пять оттуда доносились зловещие быстрые шаги, характерные удары и «п...ец! П...ец!» Вдруг: «Максимишин, ко мне!»
-- Максимишин! Почему у нас удав на крыше линяет?
-- Товарищ старший лейтенант, почему у нас, почему на крыше или почему линяет?
-- Даю три дня! -- и Хока помахал перед моим носом запиской об аресте с уже проставленной в графе «Количество суток» цифрой «10».
Опыта ловли удавов у нас не было. Посовещавшись, решили разделить силы. Витька с «соловьями» отправился на крышу для рекогносцировки. Я пошел в библиотеку. Гржимек про удавов не написал ни строчки. Даррелл удавов ловил, но know how держал в секрете. У него же прочитал, что какой-то швед тянул анаконду за хвост, но для него, шведа, это плохо кончилось.
Витька с «соловьями» принесли несколько обширных фрагментов змеиной кожи. Видели гадину. Подойти побоялись, стали бросать в удава ветками. Удав уполз, удалось засечь, куда именно.
«Соловьи» в один голос сказали, что караулить змеюку у логова не пойдут. Второй день я провел на крыше, отважно изучая удавьи повадки. Близко не подходил. На третий день уже засобирался в тюрьму... От заточения меня спасла «комариная» бригада -- специально созданное кубинскими властями подразделение для борьбы с малярийными комарами. Ознакомившись с обстановкой, туземцы взялись изловить змея. За работу попросили столистовую пачку «Униброма», упаковку гуаши и моток синей изоленты. Через два часа зверь сидел (или лежал?) в поваленном на спину стеклянном медицинском шкафу. Удавом оказался молоденький тигровый питон два метра двадцать сантиметров длиной. Вел себя на редкость миролюбиво. Средства, затраченные на поимку питона, быстро окупились. От желающих сфотографироваться со змеем не было отбоя, пришлось брать по двойному тарифу.
От корма питон отказывался, хотя мы с Витькой честно ловили в Амазонке тропических лягушек «с вертикальным взлетом» (на лапках у лягушек присоски, позволяющие перемещаться по отвесным стенам). Месяца через два змей заметно поскучнел, пятна на шкуре поблекли. Замученный совестью, я отнес зверя далеко в джунгли и там отпустил. Питон, видимо, решил вернуться на крышу. По пути домой его поймали мотострелки, забили камнями и изрезали на ремешки для часов.
Вообще, «сувенирная» индустрия бригады заслуживает отдельного разговора. Люди опытные утверждали, что хорошие места прохождения дальнейшей службы прямо пропорциональны количеству и качеству привезенных офицером в управление сувениров. Сувенирами же подмазывались высокие союзные комиссии.
Флагманом бригадной сувенирной индустрии была центральная сувенирка, подчинявшаяся непосредственно комбригу. Работало там человек 7 -- 8 бойцов комендантского взвода, официально числившихся курьерами и мотоциклистами. По отлаженным каналам в сувенирку свозилось сырье -- моллюски, кораллы, морские звезды и экзотические рыбы, огромные черепахи и крокодилы. Свозимую в сувенирку живность умерщвляли и делали из нее эффектные чучела. Главный таксидермист, он же начальник сувенирки, Саня до армии окончил реставрационное училище. Как-то в порыве откровенности он признался, что на гражданке муху стеснялся обидеть, а вот сейчас при необходимости может изготовить чучело хоть из меня, рука не дрогнет.
Сувениром № 1 считался крокодил. Однажды зимой Хока взял меня и Витьку в экспедицию, целью которой было обеспечить каждого офицера политотдела отдельным крокодилом. Рептилиями торговали крестьяне маленькой свайной деревеньки на болотистом берегу Карибского моря, там была ферма. Цена твердая: сантиметр крокодильей длины -- песо. Хока выбирал средненьких -- метра по два. Туземцы завязывали крокодилам пасти, измеряли и грузили в кунг автоклуба. Ни живого, ни мертвого крокодила без специального разрешения таможня с Кубы не выпускала. Разрешения с печатью Министерства сельского хозяйства продавались тут же, 200 песо за штуку. Ехать назад было страшновато. Хока сидел в кабине, а мы с Витькой в кунге с жаром обсуждали, что будет, если хоть один из пятнадцати крокодилов освободится из пут.
В бригаде господствовало снисходительно-доброжелательное отношение к местному населению. Жители окрестных городков Нарокко, Сан-Антонио, Манагуа, питая к центру экономический интерес, были заинтересованы в развитии дружеских контактов. Тем не менее инциденты все-таки случались.
Однажды, охраняя парк одного из хозяйств, наш часовой увидел, как трое кубинцев пытаются стянуть брезентовый чехол БТРа. Услышав команду остановиться (команды на испанском языке заучивались наизусть), кубинцы бросились бежать. Двоим это удалось. Третьему пуля попала прямо в темя. На следующее утро к неогороженной стороне бригады подошла толпа однокашников убитого. Им оказался учащийся расположенной по соседству школы Фиделя (интернат и ПТУ одновременно). Кубинцы угрожающе размахивали мачете, громко кричали, но подойти не решались. Прибывшие вскоре полицейские выстрелами в воздух разогнали толпу. Часовому наши командиры объявили благодарность и от греха подальше самолетом отправили в Союз.
Вокруг бригады кормилось множество проституток как местных, так и приезжавших подработать из Гаваны. Поскольку спрос превышал предложение (правда, не на много), цены сексуальных услуг в Нарокко были выше общекубинских. Единичный акт стоил 10 песо или флакон «Шипра», или два бантика, или майка. Ночь на касе -- 20 песо, оральное сношение -- 35. Белые барышни ценили себя в полтора раза дороже. Учительница, чей гостеприимный дом был рядом с центром, брала с клиентов дополнительную плату за знание русского языка.
Рассказывали, что организовывая учебный центр, Фидель лично интересовался, как будет удобнее советским товарищам -- бордель внутри части или за ее пределами. Наверное, это апокриф, но наличие дома терпимости действительно лишило бы воинов-интернационалистов кучи проблем. Проститутки охотно отзывались на русские имена -- Надька, Валька, Светка. Комбриг как-то жаловался на разводе, что солдаты чаще видят блядей, чем командиров хозяйств. Он думал, что шутит.
Венерические болезни подрывали боевую мощь бригады. Опасаясь позора и возмездия, редко кто из пострадавших обращался к врачам, предпочитая услуги фельдшеров срочной службы. На частную практику медицинское начальство закрывало глаза, хорошо зная, насколько ограничен ресурс койкомест в санчасти.
Главным врагом бригадной медицины был гепатит. Знакомый врач рассказывал, что до постройки мощных кипятилок гепатитом болело до половины личного состава. Сырую воду запрещали пить под страхом смертной кары. Попавшийся комбригу боец без фляжки автоматически арестовывался на трое суток за членовредительство.
За 200 дней до приказа, как велят воинские обычаи, я подстригся наголо, чем разгневал начальника политотдела. «Губы» я в очередной раз избежал исключительно благодаря приезду очередной московской комиссии. Однако миновать это самое суровое из предписанных воинским уставом наказание я так и не смог...
Карнавал на Кубе личным решением Фиделя перенесен с безыдейного февраля (День святого Валентина) на сознательный июль (День Кубинской революции). В день карнавала в бригаде были выставлены усиленные караулы. Однако каждый сознательный воин понимал, что вряд ли судьба подарит еще один шанс поглазеть на настоящий карнавал в настоящей Америке... Я был дружен с капитаном Смирновым. Узнав о том, что капитан едет на карнавал, я попросил взять меня с собой. Смирнов долго мялся, раздираемый конфликтом между офицерским долгом и дружеской приязнью. Я настаивал, и наконец мы нашли компромисс: капитан довозит меня до Гаваны, в бригаду я возвращаюсь самостоятельно, клянусь много не пить и даже под пытками не выдавать Смирнова в случае чего.
По Малекону, знаменитой гаванской набережной, непрерывным потоком следуют «эль баркос» -- сцепленные грузовики, стилизованные под каравеллы. На кораблях, каждый из которых представляет одну из «муниципий» Гаваны, шоколадные мулатки неистово отдаются пламенному богу самбы. Карнавал нельзя смотреть -- в нем нужно быть. Быть в нем трезвым нет никакой возможности. Сорбесса -- кубинское пиво -- продается только литровыми стаканами. После двух стаканов я позабыл и о Смирнове, и о первой части обещанного. Стилизованный под каравеллу КамАЗ, на котором я, отплясывая самбу с затащившими меня туда жаркими барышнями, медленно и величаво проплыл мимо гостевой трибуны, с которой смотрело на карнавал уже было заскучавшее высокое командование...
Отсидеть мне пришлось всего шесть суток.
...17 октября в ворота бригады въехали знакомые японские автобусы с затемненными стеклами. Бригада выстроилась для прощания с дембелями. Одетые в «гражданку» мы стоим отдельной коробкой. Комбриг благодарит за службу. Слушаем очень внимательно. Взвод за взводом, отдавая честь, проходят перед нами. Мы последними, проглатывая комок в горле, под «Прощание славянки» покидаем плац. Впечатываем кроссовки в горячий асфальт... Автобусы трогаются. Высунувшись из окна, на ходу жму руки друзей... «Алла Тарасова» отходит от пирса, с палубы ухожу лишь тогда, когда гаванский маяк -- последняя видимая точка страны пребывания -- скрывается за горизонтом.
|
| |
| |
